тсс, – сказал Иуми.
– Я высаживаюсь на берег! Докладывай, Алманни! Где мой трон? Мохи, разве я не король? Разве твои хроники не писали обо мне? Иуми, разве я не душа чьей-то великолепной песни? Баббаланья, скажи. Мохи! Иуми!
– Что это, мой господин? Вы что-то делаете, но в мечтах. Дико взглянув, затем пристально и спокойно осмотревшись вокруг, Медиа улыбнулся:
– Ха! Так мы по-королевски блуждаем в наших мечтах! Я не сказал о тайнах?
– В то время, пока мой господин, как казалось, спал, он сказал многое, – сказал Мохи.
– Я не знаю этого, старик; но теперь, возможно, произошло то, о чём ты говоришь мне.
– Мы мечтаем не сами, – сказал Баббаланья, – а мыслями в нас самих.
– Да? Хорошего следующего дня тебе, Аззагедди! Но подходите; хватит мечтаний. Ви-Ви! Вина!
И прямо в эту вечную ночь бессмертный Медиа опорожнил кубок.
Глава LXIX
После долгой ночной паузы они успокаиваются
Солнце взошло и село, луна засияла и потускнела, пока наконец та же звезда, ещё недавно объявлявшая о закате, не начала предвещать рассвет нам, печальному символу! В это самое время в глубине сердца Мардианского круга мы проплывали от моря к морю, и от острова к острову, и от архипелага к архипелагу, исследуя обширные империи, и внутренние долины, и всевозможные вершины, и каждый луч на небесах, увиденный королём.
Бесполезно перечислять всё, что тогда случилось: какие племена и караваны мы увидели, какие широкие горизонты, бесконечные равнины и горные цепи, и каждую из долин, похожую на людское гнездовье.
Достаточно было сказать, что мы всё ещё продолжали странствовать.
Стоял вечер, и как только выросшее красное солнце коснулось волны, то снова с дикого берега мы спустили на воду три наших каноэ.
Скоро облака, скрывавшие Ночь, как монахиню из женского монастыря, почти придвинулись к нам. Шелестел её бархат, полностью лишённый блёсток. Но в вышине, на её лбу, всё ещё сиял её бледный полумесяц, окружённый ореолом из ободков – фиолетового, красного и жёлтого. Такой виделась она одинокому наблюдателю через её радужную дугу; печальная, как беззвёздной ночью.
Подули ветры, лагуна всё ещё дышала теплом, как прерия августовского полудня.
– Давайте спокойно мечтать, – сказал Медиа. – Один из вас, гребцов, пусть смотрит: хо, Компаньоны! Кто за Китай? Сон правил на всех каноэ, спящих на воде. Но ближе и ближе, низко наползая вперёд, нас окутали туманы и пары с тысячами пятнышек мигающих и блуждающих огоньков с сосед- них берегов. Тёмными, крадущимися по склонам леопардами казались эти туманы.
Тихо проходили часы. Когда раздался крик, Тайи вскочил на ноги; напротив него что-то прогрохотало; затем быстрый всплеск! – и тёмный силуэт удалился в лагуну.
Дремлющий наблюдатель забил в набат, и собиравшийся нанести удар убийца, отбросив свой стилет, нырнул в воду.
Трудно различимые в этих предательских туманах две фигуры в лодке втащили в неё третью, вынырнувшую из морской воды.
Помешавший снова мешает всегда. Но врагу не удалось меня убить.
Затем мы внимательно разглядели во мраке лодку, быстро исчезнувшую прежде, чем наш парус смог бы развернуться для её преследования.
И после с противоположной стороны тумана появилось второе каноэ; и под ирисом, что сиял вокруг луны, теперь сиял другой – цветочный флаг Хотии!
Бесполезно было прогонять сирен, пока те ещё не подошли.
Первая махала растением болезненного серебристо-зелёного цвета.
– Полуночная тремелла! – крикнул Иуми. – Падающая звезда среди цветов! Подойдём поближе, затем посмотрим, потом убежим.
Вторая махала вершиной болиголова, шипом, просто сужавшимся к острию. Третья – вьюнком, наполовину закрытая им. «Конец близок, и все ваши надежды тают». Затем они предложили виноград.
Но, снова отвергнутые, они тихо исчезли.
Снова спрятанный было зубец прорезался в моей душе, снова позвал голос Йиллы, но Хотия дала ответ.
Медленно рассасывалась ночь. Но когда взошло солнце, исчезли облака и исчезла печаль.
Глава LXX
Они высаживаются в Хоолоомоолоо
– Держите все три носа прямо на эти скалы, – крикнул Медиа. – Никакой печали в это весёлое утро! И сразу же на Остров Калек – или Хоолоомоолоо.
– Остров Калек?
– Да, почему нет? Мохи, расскажи, как они собрались вместе.
И таким было его повествование.
Не склонные к варварскому обычаю уничтожения при рождении всех младенцев несимметричного телосложения, но одинаково желающие удаления с глаз долой этих несчастных существ, островитяне с соседнего архипелага давно устроили убежище для калек, где те жили по своим собственным законам, управляемые собственным избираемым королём, короче говоря, сформировав своё собственное сообщество.
На них было наложено одно-единственное ограничение: ни в коем случае они не должны были покидать предназначенный им остров. И для обитающих на нём островитян, таким образом, неприятный вид неискривлённого смертного, что случайно высаживался в Хоолоомоолоо, считался чудом. Поэтому, уважая любые знания о чём-либо, находящемся вне их мира, калеки были почти совсем изолированы, как будто Хоолоомоолоо был единственной существующей сушей.
Живя в своём собственном сообществе, эти неудачники, которые, так или иначе, были немногочисленными, увеличились и умножились в числе. И при этом последующие поколения не улучшались в симметрии относительно своих предшественников.
Вскоре мы почти подошли к острову.
Заваленный и иззубренный скалами, тут и там покрытый тёмными, кривыми деревьями, он казался пригодным местом для своих жителей.
Высадившись, мы были окружены разноликой толпой и, ею сопровождаемые, начали наш путь внутрь страны, к местожительству их господина, короля Йоки.
Какая сцена!
Здесь, помогающий самому себе двумя кореньями, ковылял карлик без ног; второй, следовавший впереди, одну руку поднимал в воздух, как молниеотвод; третий, более активный, чем кто-либо, подобно тюленю, махал парой плавников и передвигался, подпрыгивая; четвёртый прыгал на отдельной шпильке, как привязанный, вертясь волчком, чтобы осмотреться, в то время как другой, снабжённый щупальцами или плавниками, свернувшись шаром, успешно катился по земле. Со слепым любопытством они держались поближе к нам; с их болтающимися пальцами, глухой и немой описанной угловатостью, тупыми и острыми углами в воздухе; и, как камни, катящиеся по скалистым ущельям, множество заик запиналось и с трудом разговаривало. Косноязычие, повенчанное с уродством. Рёвом всех ослов стали теперь гармоничные воспоминания; все Калибаны казались подобными ангелам.
И на каждый пристальный взгляд, что мы бросали на них, приходилось по три пристальных взгляда, которые они бросали на нас.
Наконец мы остановились перед обителью из грубых камней и из изогнутого баньяна с ветвями, выполнявшими роль стропил, покрытых соломой и фантастическими листьями. Она настолько беспорядочно была выстроена и имела такую нечёткую планировку, что казалась подброшенной извержением вулкана, которое, по словам мудреца Мохи, породило и сам остров.
Войдя, мы увидели короля Йоки.
Ах! У него, к прискорбию, отсутствовало всё, что было необходимо для эффективного правителя. Он был глухим и немым и, исключая руки, имел потери по каждой оконечности, кроме обязательного туловища и головы. Его огромный всеохватный рот, казалось, мог проглотить его самого.
Но, бесформенный и беспомощный, Йоки как король Хоолоомоолоо был вполне компетентным, учитывая, что государство являлось ограниченной монархией, для которой Его Высочество был всего лишь пассивной и декоративной главой.
Как только его посетители приблизились, он принялся с ними беседовать при помощи пальцев, a слуга переводил. Очень любопытно было отметить скорость, с которой движение переводилось в звук и одновременно как значение пробивалось через четыре последовательных канала: голова – рука, взгляд, голос и барабанная перепонка.
Большое изумление выражал теперь Его Высочество, испуганным был его взгляд.
– Почему наше общество так испугало вас? Вы собрались вместе, чтобы сохранять самообладание, или вы так боитесь вашего собственного безобразия, что боитесь идти одни? Монстры! Говорите!
– Великий Оро! – вскричал Мохи. – Мы, значит, сами сошли за калек, если верить словам Короля Калек? Мой
